Владимир Потанин рассказал, почему не хочет продавать свою долю в «Норильском никеле» и почему не верит в добрые намерения UC Rusal возобновить переговоры
Как конфликт вокруг «Норникеля» вредит компании? Что на самом деле мешает прекратить распри вокруг «Норникеля»? Что мешает развитию бизнеса в России? Почему детям миллиардеров вредно оставлять большие состояния? И каково это — зарабатывать миллиарды в борьбе с прочими миллиардерами? Он этом рассказал «Ведомостям» Владимир Потанин.
— Завтра внеочередное собрание акционеров «Норникеля», на котором UC Rusal снова требует переизбрать совет. Как будете голосовать — за переизбрание или против?
— Мы будем голосовать за то, чтобы совет директоров сложил свои полномочия. Если для UC Rusal это так принципиально, что он уже не первый раз созывает внеочередное собрание, нужно изменить состав совета. В частности, избрать [Александра] Волошина, который как председатель совета директоров — по их заявлениям — UC Rusal более комфортен. Хотя я не очень понимаю, чем им не понравился [зампред правления ВТБ Василий] Титов, который работает достаточно эффективно как председатель совета. Но у меня нет никаких специальных причин доставлять дополнительный дискомфорт UC Rusal. Да, у нас конфликт, мы не сходимся по многим позициям. Но у нас нет такой задачи — сделать им хуже. Если для них избрание Волошина более комфортно, мы это поддержим. Волошин — уважаемый человек. И если это позволит хоть как-то снизить накал страстей, это пойдет на пользу «Норникелю».
Кроме того, с момента прошлого годового собрания акционеров для «Норникеля» наступили новые реалии — с точки зрения структуры акционеров. Во-первых, появились новые совладельцы [трейдер Trafigura]. И во-вторых, наши коллеги из UC Rusal часто говорят о паритете, о балансе в совете директоров. Теперь у нас будет этот баланс. «Интеррос» — как более крупный акционер, чем UC Rusal, — получит больше представителей в совете, пропорционально нашим долям…
— Почему «Интеррос» более крупный — у вас же до сих пор пакеты с UC Rusal были примерно равны: по 25%?
— У «Интерроса» до 30% акций «Норникеля». И надо, видимо, остальным акционерам «Норникеля» и наблюдателям свыкнуться с тем, что баланс в совете директоров — это не равное участие «Интерроса» и UC Rusal, а пропорционально их доле в капитале. А с учетом того, что у UC Rusal есть обязательство избирать в совет «Норникеля» еще и представителей Сбербанка, то ему, видимо, придется какое-то время пожить в ситуации, что у него на одного или двух членов совета директоров будет меньше.
— Когда вы успели докупить почти 5% акций «Норникеля»?
— А мы никуда не торопились, не было специальной задачи — «успеть». Скупали бумаги с рынка.
— Не опасаетесь, что увеличение вами доли в «Норникеле» только подогреет конфликт?
— Мне все равно. UC Rusal было сделано предложение о выкупе доли «Норникеля». С финансово-экономической точки зрения оно было, на мой взгляд, более чем выгодным, но UC Rusal отказалась. Мотивов этого решения я не знаю и даже предполагать не могу. Они сначала эскалируют, потом выступают с мирной инициативой, заявляют, что хотят теперь переговоры вести. В то же время, когда я точно знаю, что что-то может помочь их реакцию смягчить — как, например, избрание Волошина, — я с удовольствием иду на встречу. Просто до абсурда тоже нельзя доходить. Как, знаете, например, в семье с капризным ребенком — его все время уговаривают на что-то. Здесь тоже есть свои пределы.
— Почему тогда нельзя было пойти на встречу UC Rusal в октябре — при первом внеочередном собрании акционеров «Норникеля», когда совет так и не был переизбран? Чем нынешняя ситуация отличается от той?
— Да ничем. Оснований для переизбрания нынешнего совета не было ни тогда, ни сейчас. Просто большое количество абсурда тоже вызывает реакцию. Я вижу, что люди упорствуют. Я могу как угодно к этому относиться, могу считать, что они действуют нерационально (хотя не факт, что они так считают). Но я не могу игнорировать то, как они действуют, я не могу игнорировать интересы других акционеров «Норникеля». В конце концов, я не могу игнорировать мнение наблюдателей, экспертов. Если от «Интерроса» ждут, что он будет конструктивен в этом процессе, то там, где это не ущемляет интересы «Интерроса» и не ущемляет интересы «Норникеля», я считаю, что мы можем идти навстречу. Однако все попытки пойти навстречу не должны означать, что мы будем стараться лишний раз не раздражать UC Rusal, и Олега Владимировича в частности. Например, UC Rusal считает, что менеджмент работает плохо, а мы считаем, что хорошо. Или я вижу, как UC Rusal отреагировала на оферту «Норникеля»: при наличии акционеров, которые поддерживали эту оферту, большого количества экспертов и которые считали, что это в интересах UC Rusal (я сам лично оценивал эту сделку как позитивную для UC Rusal и нейтрально-негативную для «Норникеля»). Тем не менее Олег [Дерипаска] продемонстрировал, что он может принять решение, не считаясь с мнением других акционеров. Причем по вопросу, который лежит в плоскости скорее не финансово-экономической… Хотел бы я, чтобы такие же принципы корпоративного управления были в «Норильском никеле»? Ответ — нет, не хотел бы. То есть опять не вижу повода соглашаться с теми методами или подходами, которые демонстрирует Олег Владимирович.
— Вы сказали, что от «Интерроса» ждут конструктивного поведения…
— А от Дерипаски всегда ждали того поведения, которое у него есть… (Смеется.) От Березовского, например, всегда ждали, что он что-нибудь скажет эдакое, и не обижались, когда то, что он говорит, не совсем и не в полной мере было действительностью. Мягко скажем. А вот я, например, никогда не мог себе такого позволить. К некоторым людям что-то клеится, к некоторым — нет. Кто-то может врать с утра до вечера — и все нормально к этому относятся: «Да, вот он такой». Кто-то может агрессивничать постоянно. А от кого-то ждут приличного поведения. Я никак не пойму, как так получилось, но почему-то все меня записали в амплуа «приличного человека».
— А государство тоже от вас ждет приличного поведения?
— Наверное.
— Чиновники на вас не выходили, вы не обсуждали с ними эту ситуацию? Ведь конфликт в «Норникеле» получил и мировой резонанс…
— Если бы государство думало, что должно вмешаться в этот конфликт, оно бы давно уже вмешалось. Если бы у элиты было мнение, хорошо или плохо судиться по поводу российской компании в Лондоне, на о. Невис или в других юрисдикциях. Но раз такой концепции нет… Например, считалось, что нам с [Михаилом] Прохоровым плохо разбираться в Лондоне, мы оба это понимали, поэтому хотя и непросто было, но как-то мы довели все до логического завершения. Просто есть такое правило: не выносить сор из избы. А для кого-то это нормально — раз за разом обращаться за административной поддержкой, писать дискредитирующие письма акционерам, в компанию, ходить по юрисдикциям по всему миру. Хотя из-за половины того, что Дерипаска себе позволяет, подавляющему большинству других известных бизнесменов давно бы уже указали на дверь из приличного общества.
— Разве кроме письма Медведеву — после годового собрания акционеров «Норникеля» — были еще какие-то обращения от UC Rusal и от Дерипаски лично?
— Предполагаю, что да.
— Вы бы согласились продать свои акции, если «Норникель» сделает оферту по той же цене, что была предложена UC Rusal?
— Вопрос некорректный, потому что такого предложения не было. Эксперты обсуждают возможность для «Норникеля» сделать предложение всем акционерам о приобретении у них акций на условиях оферты «Русалу». Если «Норникель» сделает подобное предложение, мы над ним подумаем. Потому что это хорошая форма получения промежуточного дохода. Ведь выходить из «Норникеля» мы не собираемся.
— И вы никогда не думали о выходе из «Норникеля» — это для вас статусная инвестиция, которая открывает двери в высокие кабинеты?
— Крупнейший акционер «Норникеля» — это звучит гордо? (Смеется.) На самом деле это философский вопрос. Когда человек начинает влюбляться в свои бизнесы и относиться к ним как к детям, это не бизнесовый подход. Вот есть, что называется, личное, есть общественное, есть дело. А дело — это дело. И если инвестиции делались для зарабатывания денег, то этот мотив должен быть превалирующим. Иначе получаются какие-то двойные стандарты. Если еще в каком-то частном бизнесе ты можешь допускать вкусовщину, то чем больше компания, чем более она публичная, тем более предсказуемо и прозрачно ты должен себя вести. Но это на мой взгляд. Это, повторюсь, философский вопрос.
Интеррос в «Норникеле» крупный инвестор. Но не потому, что я считаю, что это статусная инвестиция. А потому, что я считаю, что это хорошая компания. Интеррос в «Норникеле» стал чуть большим акционером, чем был до этого, потому что я считаю, что он дает хороший доход, а не потому, что я считаю, что мне на одного человека нужно больше иметь в совете, чем Дерипаске. Есть ли у меня определенная степень привязанности к «Норильскому никелю»? Да, безусловно. Значительная часть жизни прошла в связи с тем, что мы делали какие-то преобразования в Норильске. Нелегко далось и само приобретение, и последующее объяснение, хорошо это или плохо. История про эти залоговые аукционы до сих пор продолжается… Естественно, у меня к этому есть какое-то эмоциональное отношение. Норильск, несмотря на то что он такой холодный и тяжелый, для меня в личном восприятии окрашен в теплые тона. Поэтому, да, эмоциональный фактор для меня есть. Мешает ли он принимать правильные бизнесовые решения в «Норильском никеле»? Я думаю, что не мешает. Мне кажется, что я веду себя как decision maker рационально. Но, как говорится, со стороны виднее.
И еще раз вернемся к тому вопросу, что предложение UC Rusal не нравится, ему все не нравится, он считает, что менеджмент «Норникеля» работает плохо, а мы считаем, что хорошо, акции растут, но он считает, что мало. Он заявляет, что если бы он рулил, то «Норникель» стоил бы $50 млрд. Вот он стал стоить $50 млрд. Теперь он заявляет, что и это не то, что если бы он рулил, то «Норникель» стоил бы все $70 млрд… В моем понимании, это не совсем адекватно. Поэтому и возникает вопрос о том, что акционеру, которому не нравится компания — как она управляется, что она делает и проч., — предлагается выход.
Мне нравится то, что происходит в Норникеле. Я не хочу продавать акции, потому что меня устраивает или не устраивает цена. Просто меня устраивает то, как развивается «Норникель» — с точки зрения и отдачи, и того, что там происходит. Как долгосрочная инвестиция. Я не просыпаюсь каждое утро в холодном поту оттого, что мне опять не удалось кого-то снять или на кого-то повлиять. А куда применить сумму более $10 млрд, если мне нравится инвестиция? Ну вот продам я ее, куда вложу деньги? То есть логика такая.
— Ну а какими должны быть условия для того, чтобы вы вышли из «Норникеля»? Все равно ведь бизнес есть бизнес — все покупается и все продается…
— Выходя из одного актива, я должен понимать, какой другой актив я приобрету или зачем мне нужна наличность на какой-то период времени. Ну, например, есть смысл выходить из какого-то актива, если кризисная ситуация, в которой может кэш понадобиться. Вот был один из мотивов, почему мы, например, выходили из «Полюса». Я считаю, что в кризис надо уметь жертвовать будущим апсайдом ради стабилизации собственной финансовой ситуации. Так вот там был мотив. Поэтому было сделано мне предложение Сулейманом Керимовым и я его принял. Может, можно было и дороже продать… Но на тот момент кэш был важен. Сейчас кризиса нет. Cash position у «Интерроса» нормальная, стабильная. Вложение интересное, растущее. Миром движет сырье, и это будет продолжаться, поэтому интересны инфраструктурные проекты. Да, мы смотрим на инфраструктуру и подобные проекты. Но для их осуществления у нас есть ресурсы и партнеры есть. Выход из какого-то актива, на мой взгляд, должен быть обусловлен какой-то стратегической логикой. И я даже не загадываю, сколько будут стоить акции «Норильского никеля» через три-четыре года. Я просто исхожу из того, что в течение этих трех-четырех лет я могу получать свою целевую доходность на вложенный капитал — $12-15 млрд, смотря как считать. Пока я эту доходность получаю, у меня не возникает мотива изменить эту ситуацию.
— Менеджменту UC Rusal дана рекомендация после внеочередного собрания, если Волошин будет избран председателем совета директоров, начать с вами переговоры о перемирии. Но я все-таки не верю, что вы с UC Rusal долго в мире проживете…
— А вы вообще откуда взяли, что мы будем жить в мире? (Улыбается.) Когда UC Rusal объявляет — мы хотим мириться! — и на следующий день продолжает какие-то действия в суде, я исхожу из того, что это пока пиар. Но завтра могут начаться реальные переговоры. Я стараюсь считать истинные намерения [партнера]: чего хочет UC Rusal, когда менеджмент заявляет, что ему поручено вести переговоры о перемирии? Это передышка перед войной, пиаровский ход или реальное желание дать глоток спокойствия «Норильскому никелю»? Поймем, когда — и если — они на эти переговоры выйдут. Мы же очень дисциплинированные. Сказано «прибыть на переговоры после собрания» — прибудем. Мы всегда идем навстречу нашим коллегам.
— Пока длится ваш с UC Rusal конфликт, у меня сложилось впечатление, что не уживетесь вы вдвоем. Главным акционером, хозяином «Норникеля» должен быть только один. Тогда и прекратятся все эти бесконечные разбирательства по поводу дивидендов и гендиректоров.
— Я думаю, так и будет.
— Но, по вашему мнению, на выход должна пойти UC Rusal?
— Да я с самого начала говорил, что у этой аферы может быть два завершения: либо UC Rusal удастся убедить большинство акционеров в целесообразности слияния «Норникеля» с UC Rusal, либо ей придется из «Норникеля» выходить. «Интеррос» может держать пакет и в UC Rusal, и в «Норникеле», и где угодно. А UC Rusal, как производственной компании, держать финансовые вложения в таком объеме — рано или поздно, на мой взгляд, это войдет в противоречие с ожиданиями инвесторов: они ждут от компании роста, а у нее заблокировано от $12 млрд до $15 млрд. Это все равно что деньги в таком объеме лежат без движения. Вспомните «Сургутнефтегаз»: сколько я помню [его президента Владимира] Богданова, столько его критикуют за то, что слишком много денег на балансе. Он, правда, после каждого кризиса над всеми посмеивается, особенно над теми, кто разоряется (улыбается). Но в целом инвесторы к такой стратегии настороженно относятся. Логика такая: либо вы эти деньги вложите куда-нибудь, чтобы компания росла, либо поделите между акционерами. И для UC Rusal в этой ситуации получается — все равно что кэш лежит на балансе. Им надо либо приобрести «Норникель» и превратить свое финансовое вложение в стратегическое, либо монетизировать его — меня так, во всяком случае, учили по экономике и финансам. Я, кстати, не понимаю, почему представители «Русала» сейчас называют вложения в «Норникель» стратегическими: это что, фигура речи такая? Что это за стратегия для производственной компании, которая производит металл, если у них половина стоимости компании приходится на финансовую инвестицию в «Норникель»? Что это за стратегия — бесконечно держать? Я думаю, теперь конфликт не в «Норникеле», а в UC Rusal. Если этот актив — стратегическая инвестиция, то обеспечьте слияние UC Rusal и «Норникеля» либо же монетизируйте актив. Разрешение конфликта в «Норникеле» лежит в осознании акционеров UC Rusal своих интересов. Позиция Михаила Прохорова и Виктора Вексельберга — принять предложение, так как в финансовом плане это привело бы к повышению стоимости UC Rusal. То есть конфликт между краткосрочными и долгосрочными интересами акционеров UC Rusal.
— Была информация, что SUAL Partners вообще хотят продать доли в UC Rusal. Это дополнительный мотив для них настаивать на принятии предложения о продаже пакета «Норникеля»?
— Вексельберг и Блаватник сегодня более заинтересованы в получении денег. Но и остальные инвесторы UC Rusal должны осознать, что все равно эта ситуация бесконечно долго продолжаться не может, она должна решиться либо в одну сторону, либо в другую. В какой-то момент они поймут, что им невыгодно держать этот пакет.
— Если до этого момента UC Rusal захочет с вами помириться, согласитесь?
— Мириться? Мы не заинтересованы в эскалации конфликта. И если наши интересы не ущемлены, у нас нет мотива для конфликта. Основные мотивы у «Русала». Они сами начинают конфликт, сами завершают. Они умеют себя развлечь. Если у них есть желание снизить остроту конфликта, то я готов садиться за стол переговоров, потому что компания нуждается в перемирии, спокойной работе, над стратегией надо поработать, понять, как «Норникель» должен выглядеть через 5-7 лет. А сейчас менеджмент компании сильно отвлечен [от работы]. У меня это вызывает неудовлетворение. Если UC Rusal это искренне говорит, хорошо. Но, как говорится, свежо предание, да верится с трудом. Хотелось бы видеть за их заявлениями что-то помимо пиара. UC Rusal поизносил имидж борца за интересы «Норникеля». Инстанция за инстанцией не подтверждают требований «Русала». Их нынешнее предложение — это что, перегруппировка сил перед новой атакой (как они уже делали) или желание поработать над капитализаций компании? Надо понять в ходе переговоров, если они начнутся. Но завышенных ожиданий у меня нет.
— UC Rusal выдвинула в качестве кандидата в совет директоров Александра Волошина и хочет, чтобы тот стал председателем совета директоров. Ваша позиция?
— Его избрание председателем возможно только при поддержке «Интерроса», так как у UC Rusal будет три, может быть, четыре человека в совете директоров. Я готов поддержать его кандидатуру. Хотя Волошин — представитель UC Rusal, это однозначно. Просто у него репутация солидная, это позволяет нам предположить, что он сможет действовать в интересах компании, снижая уровень накала страстей, учитывая интересы всех акционеров — и мажоритарных, и миноритарных.
Вообще же я сильно удивился, когда он согласился [возглавить совет директоров «Норникеля»]. Он не любит конфликтов, он не человек войны, не знаю, как Олег [Дерипаска] его уговорил, но как-то уговорил.
— Вы ведь тоже акционер UC Rusal. Сколько у вас акций, кстати?
— У нас акции на какую-то совсем небольшую сумму.
— На IPO покупали или когда акции UC Rusal упали?
— Когда упали. Просто немножко включили мозги — это у нас у олигархов тоже бывает. Нам в основном везет, конечно, всю жизнь. Вот, например, я считаю, что Олег проделал очень хорошую, эффективную работу по реструктуризации долгов UC Rusal. И в момент, когда он ее завершил, ситуация для компании значительно улучшилась. Просто до остальных участников рынка это доходило не так быстро, как до тех, кто за этой ситуацией следил. И при наличии благоприятных прогнозов по ценам на алюминий, медь, никель и другие товары инвестиции в этот сектор были интересными. У нас казначейство занимается инвестициями, и на какую-то сумму в числе других купили в тот момент акции UC Rusal, полагая, что они вырастут. И как человек, которые имеет акции UC Rusal — даже в составе небольшого «казначейского» пакета, — я ждал, что они примут оферту «Норникеля». И я был уверен, что акции UC Rusal при этом вырастут.
— Давайте еще про анатомию бизнеса поговорим. Вот, например, ваша доля в «Росбанке». Вы будете ее продавать?
— Если вы имеете в виду обмен акциями с Societe Generale, то нам все равно, как выходить. Наше миноритарное присутствие в российском банке с крупным участием международной финансовой группы — оно, собственно, для комфорта нашего партнера, чтобы ему было легче освоиться на российском рынке. Вот закончится процедура слияния, тогда и будем выходить.
— Но вы для себя уже просчитывали модели выхода — это будет выход в кэш или вы останетесь миноритарием «Росбанка»?
— Да все равно. Не принципиально, какая схема выхода. Какая разница? Бизнес-решение — остаешься ты или выходишь. А техника выхода может меняться. И будет иметь значение ближе к моменту выхода. Когда до него еще год, какой смысл о технике рассуждать? В науке управления есть понятие горизонта планирования. Чем дальше по времени планируемое событие, тем более крупными мазками ты можешь его обрисовать. Бессмысленно тратить ресурсы на то, чтобы в деталях спланировать событие, которое состоится через год, — на него еще столько факторов может повлиять! Так что решение о выходе есть, оно реализуется примерно через год, когда завершатся все организационные корпоративные действия в Росбанке, но как оно будет реализовано — ну как сложится. Банк, на мой взгляд, работает все лучше и лучше. Французы, хоть они и медленные относительно нашей действительности, привносят в него современные розничные технологии. И он из эксклюзивного бутика, в котором многое зависело от умения менеджеров завязать доверительные отношения с руководителями крупных корпораций, превращается просто в хороший розничный банк. Я исхожу из того, что показатели банка будут улучшаться и его стоимость не будет падать, а будет, скорее, возрастать. Поэтому решил для себя, что на каком-то горизонте начинаю выход, а как будем смотреть по обстановке, оппортунистически, так сказать. Единственное ограничение для меня — не форсировать выход в условиях, некомфортных для Societe Generale. Хотите верьте — хотите нет, но для меня тут важна такая вещь, как инвестиционный климат в стране, в том числе и в части нашего проекта с Societe Generale и Росбанком. Поэтому, если мне не приспичит продавать [свой пакет], я и не буду этого делать — до того момента, пока это не будет им комфортно. Можете считать это примером корпоративного поведения. То есть я не считаю нужным рисковать и портить в чем-то инвестиционный имидж [России], если у меня есть возможность его поддерживать. Это вовсе не означает, что я буду делать какие-то невыгодные для себя вещи, лишь бы обо мне хорошо говорили, — так не бывает, это все понимают. Но вести себя социально приемлемо — обязанность любого нормального человека. Извините за пафос, но проект с банком давно перешел из ранга чисто бизнесового в такой, скорее, имиджевый. Мне осталось только красиво выйти из него. Societe Generale будет обладать хорошим бизнесом, а не плохим. Я им это обеспечил.
— Если бы у всех бизнесменов был такой подход…
— Было бы скучно. Все бы интервью были одинаковыми. А так один — моралист, кому-то важно что-то другое.
— Но если бы наши бизнесмены приблизились к мировым стандартам, было бы лучше для бизнеса, страны…
— Вы знаете, в мире стандарты тоже очень разные. Схватка за жирный кусок всегда по очень жестким правилам проходит. Просто одни страны стараются стараются стимулировать более-менее общественно приемлемое поведение, а другие — нет.
— Но российский бизнес традиционно использует нетривиальные методы ведения бизнеса. Как к этому относится инвестиционное сообщество других стран?
— Спокойно. Мирятся с этим. Забота об улучшении инвестиционного климата красной нитью проходит через многие декларации власти. Но обеспечение нормальных условий работы конкретного предпринимателя, освобождение от коррупции, бюрократии, неповоротливости в решении вопросов находятся на недостаточно высоком уровне, и внимания этому уделяется не много. Это проблема менталитета. В моем понимании, общество заинтересовано, чтобы бизнесмены много зарабатывали. Ведь бизнесмен куда-то заработанные деньги вложит, пойдет развитие. Казалось бы, местные, региональные, федеральные власти должны быть в этом заинтересованы. Но происходит зачастую обратное. Ах как бы он лишнего не заработал! Совковый такой подход, который мы из себя никак вышибить не можем.
— При этом доходы чиновников сейчас растут как на дрожжах…
— Ну, это деликатная тема… Если бы бизнесмены не заносили, чиновники не брали бы.
— Такие крупные предприниматели — вроде вас, Михаила Прохорова, Олега Дерипаски — уже не появятся в России. Сейчас люди, начинающие бизнес, думают, в какой бы проект легче войти, побыстрее заработать. Не кажется вам, что этот подход губит на корню сам дух предпринимательства?
— Конечно, такая проблема есть: если входной билет в бизнес дорогой, дается тяжело, люди не начинают креативить, как с нуля создать что-то большое и значимое, а думают, как бы к чему присоседиться и начать зарабатывать. Но тут все зависит от запросов общества. Если настроение такое — пусть все сделает государство, то это одна модель развития. Тогда проявление частной инициативы действительно приводит к нарушению общественной справедливости. Если исходить из того, что движение обеспечит именно частная инициатива, — то это совсем другое дело. Это две совершенно разные парадигмы. Мне ближе схема, в которой те, кто может сам за себя постоять, могли бы свободно работать, а государство при этом тратило бы силы на тех, кто не может позаботиться о себе сам. Приходится признать: наши люди исторически живут с мыслью, что за нас кто-то все придумает, все сделает, есть добрый царь, на него будем надеяться. Люди больше надеются на государство, чем на себя, на соседа. Никто не верит, что в каком-то отдельно взятом поселке может появиться бизнесмен, который даст многим людям работу. А в то, что приедет Путин или Медведев и даст отмашку и в поселке проложат дорогу, в это верят. Но, поверьте, не все бизнесмены мечтают заработать денег и убежать за границу. Ведь почему кто-то уезжает?..
— Потому что скоро выборы президента, кто-то не хочет рисковать…
— Знаете, мне совершенно неважно, кто станет президентом в 2012 г. У меня нет предположений на этот счет. И нет вариантов, при которых я уеду и при которых останусь. Я не собираюсь никуда уезжать. Но мне бы хотелось, чтобы частная инициатива была в нашем обществе больше востребована.
— К вопросу о воспитании. Вы публично заявили некоторое время назад, что все свое состояние завещаете не своим детям, а передадите на благотворительные цели. Не передумали?
— Нет, не передумал. У моего решения есть два мотива. Я бы хотел, чтобы обо мне, о моей семье осталась в мире хорошая память. Но это не основной мотив. Основной вот какой. Я очень хорошо понял, что дети становятся заложниками большого состояния, оставленного им, они живут в его тени, становятся приложением к нему. А мне хочется, чтобы мои дети самореализовались, получили хорошую профессию, получали знания, хорошие контакты, путешествовали, жили полноценной жизнью — своей жизнью. Для этого нужны очень небольшие деньги. А если человек начинает свою жизнь, зная, что у него за спиной миллиарды, он лишен духа соревновательности, который обязательно должен быть. А с кем ему соревноваться, если у него есть миллиард? При таких деньгах можно и научное звание, и лабораторию купить. Но как сделать так, чтобы у человека не было такого соблазна? Убрать такой навес. Большое наследство — большой эгоизм родителей. Когда ребенок плачет — ему сладенькое дают, он успокаивается, а у него от этого сладенького зубы портятся. Или он плачет — ему дают соску и портят прикус. Ребенок вырастает: что ты хочешь, доченька? Вот тебе миллиард, тусуйся! У тебя день рождения — вот тебе чек на поездку куда хочешь! Все это не та забота, которая на самом деле нужна детям. Дети не должны находиться в тени своих родителей. Но если им суждено стать очень богатыми, пусть они пройдут этот путь сами. Потому что иначе они ничего не поймут о жизни.
Aлександра Терентьева
Ведомости, 10.03.2011, 41 (2807)